Принятые в мае поправки в Гражданский кодекс (ГК) практически полностью изменили главу о юридических лицах. Введены новые виды юридических лиц: корпоративные и унитарные, публичные и непубличные. Упразднены ЗАО и добавлены правила о корпоративных соглашениях. Один из разработчиков концепции реформирования законодательства о юридических лицах заведующий кафедрой гражданского права МГУ профессор Евгений Суханов в интервью Закон.ру и журналу «Закон» разбирает, насколько принятые поправки расходятся с тем, что задумывалось в начале реформы. Он показывает, почему корпоративные соглашения могут быть опасны для российской экономики, и объясняет, в связи с чем задерживается принятие новой редакции раздела ГК о вещных правах.
— Евгений Алексеевич, на Петербургском Международном Юридическом Форуме Вы сказали, что интересней наблюдать за архитектурой Петербурга, чем читать главу о юридических лицах. Скажите, почему у Вас такое мнение?
— К сожалению, закон, вводящий новую редакцию ГК РФ, в значительной мере отличается и от Концепции развития гражданского законодательства, и от первого варианта законопроекта, разработанного рабочей группой. Некоторые вещи, особенно появившиеся на завершающем этапе подготовки, мягко говоря, вызывают удивление, и, думаю, от них не только готовившая закон рабочая группа, но даже наши оппоненты из Минэкономразвития хотели бы дистанцироваться.
— Что Вы имеете в виду под завершающим этапом?
— Первое чтение закон прошел два года назад. Насколько мне известно, последние месяцы он лежал в Государственно-правовом управлении Администрации Президента, где его правили, никого не спрашивая. Потом в Госдуме за это проголосовали. И теперь оказывается, что орган юридического лица действует как его представитель! Дано странное определение корпорации, с двумя признаками. Первый — членство, с этим никто не спорит. Второй, совершенно неожиданный, — участники корпорации формируют ее высший орган. Но ведь они формируют не только его, но и все другие органы. Смысл определения состоит в том, чтобы отграничить корпорацию от унитарной организации. Но в унитарной организации никаких высших органов нет, а те, которые есть, тоже формируют учредители. Поэтому такого странного признака нет ни в каких учебниках корпоративного права.
— Есть опасные для практики новшества?
— Главное — это то, что орган действует от имени юридического лица как его представитель.
— Какие негативные последствия с этим связаны?
— Пока я вижу только одно: люди озадачились, как все-таки оформлять отношения представительства. Оно может быть в силу закона, по доверенности (но это бессмыслица) и явствовать из обстановки. Как это - директор приходит на предприятие, и там явствует из обстановки, что он директор? Раньше все было понятно. Директор показывал выписку из протокола о его избрании. А теперь как? Я не знаю! Есть, конечно, другие правовые системы, где орган — это представитель юридического лица, а не его часть, как всегда считалось у нас. Но, например, в Германии это оформляется по-особому.
— Возможно, что ничего принципиально не поменялось, только неправильно написали?
— Возможно, но это не снимает практической проблемы: как оформлять полномочия? В Германии орган как представитель отличается от юридического лица, и он указывается в реестре, в котором также названы его полномочия: сделки, которые он может совершать, и т.д. У нас реестр для этого не приспособлен. Поэтому один вариант, который сейчас предлагают, — это срочно менять новую норму. Второй, который называл я, — менять Закон о регистрации юридических лиц, дать возможность записывать в реестре полномочия.
— Может, это связано с новой возможностью компаний иметь двух директоров?
— Не думаю. Возможность иметь нескольких директоров я сам предлагал. Она есть, например, в Германии. Многие немцы удивляются, почему у нас директор всегда один. В совместных предприятиях каждая сторона может пожелать иметь своего директора. Немецкое право это разрешает и позволяет по-разному определить их компетенцию. Поэтому предлагают регистрироваться по немецкому праву. Теперь, надеюсь, ситуация изменится.
— Если теперь в российской фирме могут быть разные директора, то не логично ли признать их представителями?
— Какая разница? Они и без этого выступали бы от имени юридического лица.
— Почему так стремительно приняли раздел о юридических лицах?
— Над ним работали несколько лет, но приняли после того, как была решена одна маловажная проблема — проблема аффилированности. Для этого пришлось вмешаться Председателю Правительства, у которого более важных дел как будто нет. В итоге в ГК РФ закрепили только отсылку к другим законам. Мы в Совете по кодификации гражданского законодательства боремся с аффилированностью с 2007 г., когда нам представили законопроект с описанием аффилированности на восемь страниц! Проблема в том, что это один из каналов влияния американского права, которому мы противостоим. Не потому, что американское право плохое — оно хорошее, но действует в своей системе координат. В континентальном праве этой концепции нет, проблема решается с помощью других институтов — материнских и дочерних обществ, права концернов. Они есть в ГК РФ. Поэтому нам не нужна аффилированность!
— Но ведь у этой нормы была цель — позволить оспаривать сделки с аффилированными лицами и возвращать активы. Разве это плохо?
— Конечно, плохо! Во-первых, у нас есть традиционные нормы для оспаривания сделок, заключенных под влиянием заблуждения, обмана и т.д. А во-вторых, смысл оборота и его правового оформления не в том, чтобы признать сделку недействительной, а как раз наоборот - в том, чтобы ее сохранить! А у нас оспаривание сделок в 1990-е гг. стало правилом. Как можно работать при таком обороте, когда любая сделка оспаривается? А началось это из заимствования американских конструкций крупных сделок и сделок с заинтересованностью. Я не встречал ни одного случая в практике, чтобы эти конструкции были использованы для сохранения имущества общества. Они в ста случаях из ста применяются потому, что по каким-то причинам сделку не хочет исполнять контрагент.
— Разве нет случаев обмана со стороны менеджмента, контрагентов?
— Я не встречал. Поэтому и в остальном мы возвращаемся, скорее, к тому, что было в дореволюционном праве. Гражданин, который вдруг вспомнит, что его обманули, может потом оспорить заключенную сделку. Но если сделка заключена между двумя предпринимателями и хотя бы частично начала исполняться, то ее по-хорошему оспаривать нельзя. Предприниматели — профессионалы. Надо ходить на заключение сделок, как на Западе, с юристом. Ты знал, что ты подписывал, и теперь не надо вспоминать о том, что ты не успел собрать совет директоров или общее собрание и не получил вовремя одобрение. Иначе никакую сделку нельзя будет заключить, и оборот рухнет.
— Само слово «аффилированность» сохранилось. Как судьям его понимать? Ничего, что в разных законах оно может быть определено по-разному?
— Оно не должно быть общим, я не вижу в этом надобности. И я не вижу ничего хорошего в том, что в ГК РФ оно есть. Это компромисс, причем неудачный.
— В любом случае можно сказать, от аффилированости ГК РФ уберегли, но зато, кажется, расширили основания для ответственности материнской компании по обязательствам дочерней.
— Вроде норма осталась той же, только номер статьи поменялся со 105й на 67.3.
— Но появилось положение, которое у многих юристов вызывает беспокойство. При согласии материнского общества на сделку, совершаемую дочерним обществом, материнское общество солидарно отвечает по этой сделке. Имеется ли в виду здесь одобрение крупных сделок и сделок с заинтересованностью?
— Я не могу давать официальное толкование этим нормам. Думаю, что этот вопрос должна решить практика. После выхода первой редакции ГК РФ появилась целая серия постановлений Пленума, тогда еще Высшего Арбитражного Суда, которые помогли применять нормы.
— Если сравнивать новую редакцию Гражданского кодекса с тем, что концептуально изначально задумывалось, чего удалось достичь, а чего нет?
— По моим прикидкам, удалось достичь 40% того, что хотели.
— Что бы Вы выделили?
—Бесспорно, было достигнуто многое из того, на чем настаивали представители арбитражной практики. Например, нормы о реорганизации и ликвидации юридических лиц. Раньше был пробел в законе: как добиваться признания реорганизации недействительной? какие последствия этого признания? возможен ли поворот исполнения сделок, уже заключенных новыми лицами? Теперь на эти вопросы есть ответ. Разрешено сочетать в одном акте несколько форм реорганизации однородных юридических лиц. Это уже было в Законе об акционерных обществах, но представители нашего бизнеса настаивали на включении таких норм в ГК РФ, и мы на это пошли.
— Но изначально Вы были против такого варианта.
— Да. Мы его приняли под влиянием в какой-то мере и зарубежного опыта. И сейчас есть нормы, которые вызывают вопросы. Я, например, против преобразования акционерных обществ в некоммерческие организации. Представляю: приходят акционеры в акционерное общество и говорят: «Где наши дивиденды?» Тогда я как директор предпринимаю меры для того, чтобы преобразовать это акционерное общество в религиозную секту. Они придут ко мне, а я им скажу: «Кланяйтесь мне и смотрите, когда у меня пупок светиться будет. Вот вам вместо дивидендов». Я немного утрирую ситуацию, но я всегда боюсь, что в ходе таких реорганизаций кто-то уйдет от ответственности и от исполнения своих обязанностей.
— Какие еще вещи кажутся Вам правильными?
— Прошла очень хорошая норма о восстановлении корпоративного контроля. Этот способ защиты возник в арбитражной практике, у его истоков стояли Сергей Васильевич Сарбаш и Александра Александровна Маковская. В ГК РФ он еще больше отшлифован. Например, решена проблема того, как быть, если акции или доли участия попали к добросовестному приобретателю. Все интересы сбалансированы и учтены.
— Баланс интересов добросовестного приобретателя и истца должен здесь отличаться от виндикации?
— При виндикации истребуется только индивидуально-определенная вещь. Следовательно, этот способ здесь не подходит, потому что бездокументарные акции и доли участия — это не вещи. Защищается прежде всего тот, кто утратил контроль над ними. Но, как показала судебная практика, при рассмотрении дела могут выявиться самые разнообразные ситуации. Если у истца просто украли акции, заменив одну запись другой, их можно вернуть. Это просто. Но обычно акции пускают по кругу, и в конце может оказаться лицо, которое ни сном ни духом не ведало, что приобрело эти акции у тех, кто не правомочен был их отчуждать. И как быть в таких случаях? Теперь сказано, что суд может отказать в возвращении доли участия, если это приведет к несправедливому лишению иных лиц прав участия.
— Не слишком ли расплывчатый критерий?
— Это вопрос для практики. Надо перестать бояться таких понятий, которые мы вслед за XIX в. называли каучуковыми. Когда был принят первый вариант ГК РФ, нас постоянно спрашивали, что такое разумный срок. Сейчас этого вопроса уже не возникает. Так и с вопросом о справедливости. Практика выработает ее критерии, я даже думаю, что они уже есть. Там, кстати, говорится и о справедливой компенсации.
— Зачем так сделали? Не проще было написать о возмещении убытков?
— Если бы написали «убытки», то их надо было бы доказывать, обосновывать, а это целая история. Компенсацию суд может определить по своему усмотрению. Многие думают, что в суде сидят одни коррупционеры, которые только и думают, как взятку взять. Это не так. Большинство судей люди не просто честные, они болеют душой за свое дело. Бывает, они хотят помочь человеку, но не могут, так как закон говорит только об убытках. А вот если они смогут за счет недобросовестной стороны присудить разумную компенсацию, то почему не сделать это? Почему мы думаем, что судьи глупее сторон и не знают, что такое разумность, справедливость, добросовестность? Но необходимы все-таки и разъясняющие документы — постановления пленумов, обзоры практики.
— Какие еще достижения Вы бы выделили?
— Если подходить глобально, то главное, что в этом разделе удалось хоть как-то восстановить корпоративное право. Ранее мы его только провозгласили во второй статье Кодекса, записав, что в предмет гражданского законодательства входят корпоративные отношения. Теперь мы исправили то, что было в советское время, когда мы забыли за ненадобностью две основополагающих подотрасли гражданского права: вещное и корпоративное.
— В чем тогда Вы видите восстановление корпоративного права?
— Появилось понятие корпорации и общие нормы об участии в ней, о правах и обязанностях ее участников, структуре ее управления. Отдельно, в их развитие появились нормы о статусе важнейших видов корпораций — хозяйственных обществ.
— Вы довольны тем, как это получилось?
— Не вполне. В мире есть разные подходы к тому, что такое корпорация. В англо-американском праве это только business corporation, аналог наших хозяйственных обществ, и там не признаются корпорациями партнерства — partnership, — т.е. товарищества в нашем понимании. Кооперативов у них нет вообще. На это американское видение, к сожалению, нацелены наши экономисты, а вслед за ними и юристы. В работах по корпоративному праву вы не найдете упоминания о некоммерческих корпорациях и кооперативах. У нас в стране осталось порядка 25 тыс. производственных кооперативов. В Минэкономразвития мне прямо говорили, что не заинтересованы в их развитии.
— А какой другой подход?
— В Европе больше видов корпораций. Во-первых, в двух третях стран признаются кооперативы. Скажем, «Райффайзенбанк» со всеми отделениями — это кооперативный союз. Он так и образовался в XIX в. Во-вторых, европейские корпорации — это не только хозяйственные общества и товарищества, но еще и то, что мы называем договорами о совместной деятельности, — простые товарищества. Там они юридические лица торгового права — в странах, где торговое право признается, например во Франции, Германии, Испании. Но они не юридические лица гражданского права. Они полуправосубъектны.
— В России вроде все эти формы признаются, как и в Европе.
— Да, но у нас мало товариществ — 900 на всю страну. Большинство наших юридических лиц — общества с ограниченной ответственностью. Их примерно 3,5 млн из 4,5 млн юридических лиц в реестре. В Европе соотношение партнерств и хозяйственных обществ примерно пятьдесят на пятьдесят. Почему так? Все просто. В Европе, если вы создаете товарищество, значит, вы рискуете всем имуществом, но за это получаете три привилегии. Во-первых, платите налоги один раз. В обычных юридических лицах их платит сначала само лицо, а потом его участники с дивидендов. Во-вторых, не нужно никакого минимального капитала и вообще ничего, потому что вы отвечаете личным имуществом. В-третьих, управляйте, как хотите. Но если вы создаете общество с ограниченной ответственностью, а тем более акционерное, то не будет вам никаких налоговых льгот, кладите минимальный уставный капитал, и еще мы вам управление распишем императивно — какие органы создавать, с какой компетенцией и т.д. А вы выбирайте.
— У нас тоже такой подход к уставному капиталу и управлению в товариществах.
— Да. Но у нас нет налоговых льгот. А это самое главное для предпринимателя. Зато у нас оставили мизерный уставный капитал для обществ и думают, что этим разовьют бизнес.
— Это как раз к разговору о том, что не получилось сделать. Вы хотели повысить минимальный размер капитала.
— Да, потому что такого, как у нас, нет нигде. Нам говорят: «Вот смотрите, как в США замечательно, там можно зарегистрировать компанию с одним долларом и ничего дальше не делать». Но там, если компания создается без минимального капитала, действуют очень жесткие правила. Любое распределение имущества, любые выплаты компании — своим участникам или кредиторам — должны подвергаться предварительной проверке. Директора компании в результате такой бухгалтерской проверки должны доказать, что у этой компании остается еще достаточно имущества для погашения требований других кредиторов. Это называется solvency test, проверка на состоятельность. После принятия Sarbanes — Oxley Act все корпорации должны регулярно сдавать огромную отчетность. И за ее фальсификацию установлена уголовная ответственность, очень скромная — до 130 лет тюрьмы.
Вот и спрашивается, что дешевле и проще для бизнеса: уплатить минимальный уставный капитал и зарегистрировать учредительные документы и дальше иметь полную свободу или уплатить один доллар и повесить на себя solvency test и ответственность вплоть до уголовной? В 2004 г. в Евросоюзе англичане предлагали заменить минимальный уставный капитал на этот solvency test. Европейцы думали год и сказали, что теоретически это возможно, но практически потребует серьезного изменения не только корпоративного, но и уголовного, и административного законодательства, и законодательства о бухгалтерском учете и отчетности. Кстати, в самой Англии аналоги акционерных обществ, public limited corporation, имеют очень большой уставный капитал — от 50 тыс. фунтов стерлингов.
— Но у нас не получилось ни того, ни другого?
— С одной стороны, нет. Размер уставного капитала должен быть установлен законами, а изменения в них будет готовить Минэкономразвития, которое, конечно, пропишет минимальные капиталы. Но, с другой стороны, кое-что все же удалось. Во-первых, теперь минимальный уставный капитал может оплачиваться только деньгами. И, во-вторых, всё, что вносится не деньгами, подлежит аудиторской независимой оценке. Отныне уже нельзя вносить портянки, как раньше. Мне про этот случай рассказал представитель Минфина на одном из совещаний. Приходит человек в налоговую и говорит: «Хочу создать общество с ограниченной ответственностью из одного себя». Пожалуйста, допускается компания с одним участником. «С уставным капиталом десять тысяч рублей». Нет вопроса. «В счет десяти тысяч рублей вношу свои, пардон, трусы, бывшие в употреблении, в крупный горошек». Три дня они думали, как ему отказать, и оснований не нашли. Для имущества стоимостью меньше 200 минимальных окладов оценка по закону не требовалась. С 1 сентября она нужна для любого имущества.
И третье: пока в минимальный капитал не внесли все имущество, участники или учредители отвечают своим личным имуществом, — правда, в каком размере, закон не говорит. Надо понимать, что в размере недовнесенного капитала. Если он небольшой, то и ответственность небольшая.
— Для большей строгости можно было эту ответственность так не ограничивать.
— Мы и это-то провели с боями. Нам говорили, не нужно никакого минимального уставного капитала. Потому что главная цель совершенствования Гражданского кодекса у Минэкономразвития — повышение места России в международном рейтинге на несколько пунктов и создание, как они говорят, привлекательного инвестиционного климата. Больше их не волнует ничего. Понятно, что это вопрос налогового, валютного, таможенного законодательства. Понятно, что их никто не пустит его кромсать. А вот над гражданским законодательством они поизгалялись вволю.
— Что еще не получилось по сравнению с Концепцией?
— У нас ввели деление хозяйственных обществ на публичные и непубличные. Это — одно из ключевых положений и опять заимствование из американского права. В США и Англии нет различия между акционерными обществами и обществами с ограниченной ответственностью. В отличие от Европы, где есть компании с акциями, которые свободно отчуждаются, и долями, которые переходят в исключительных случаях, там только один вид корпораций — limited company by share, компания с ограниченной ответственностью на паях. Share — это и акции, и доли, и паи. Такие корпорации бывают двух разновидностей: public (значит, ее share или, чаще, stock, котируются на бирже), и private, маленькие компании, которые на биржу не выходят. Если ты выходишь на биржу, то подпадаешь под жесточайшее регулирование, причем не только законом, а актами комиссии по рынку ценных бумаг.
— Разве у нас не та же суть?
— У нас написали, что публичными или непубличными могут быть не только акционерные общества, но и общества с ограниченной ответственностью. Они-то здесь при чем? Общества с ограниченной ответственностью вообще не могут быть публичными компаниями. Американское деление наложили на европейскую систему юридических лиц, и получилась, мягко говоря, глупость. На самом деле, это было уже давно. Сначала в Законе об АО ввели закрытые и открытые общества, переписав американский подход. Когда этот Закон столкнулся с ГК РФ, мы спросили: зачем ЗАО, когда есть ООО? Минэкономразвития ответило: пусть будет и то, и другое — жизнь покажет. И вот с 1994 г., уже 20 лет мы живем в условиях, когда у нас и американские, и европейские юридические лица в одном флаконе. Такого больше нет нигде в мире. Мы хотели навести элементарный порядок и убрать ЗАО, чтобы регулировать АО, которое по сути является публичной компанией, по американским образцам. Тогда в Минэкономразвития решили: пусть все общества будут публичными и непубличными.
— Получается, опять ошиблись?
— Думаю, это сделано намеренно. Для чего? Раз общество с ограниченной ответственностью теперь не публичная корпорация, значит, не нужен Закон об ООО, в котором все расписано: и структуры, и компетенции. Можно все решить соглашением между участниками. На вид все как на Западе, где непубличные компании сами определяют структуру управления. Но беда в том, что наши общества с ограниченной ответственностью не такие, какими их задумывали те же немцы, не в форме мелкого и среднего бизнеса. У нас в форме ООО можно создать банк или страховую компанию. И в них, получается, на первый план выходит корпоративное соглашение. Это плохо. Я, например, считаю, что корпоративное соглашение — это бомба под весь наш оборот. Оно позволяет установить права непропорционально доле участника. Это уже есть в Законе о хозяйственных партнерствах. Что получается? Я вношу 20 коп., а вы — 2 млн. И я получаю 90% голосов, право вето и все прибыли, а вы — 1 голос и все убытки. Но это только полбеды. В хозяйственных партнерствах стороной корпоративного соглашения вообще может быть любое третье лицо, ничего в партнерство по определению не вносящее. Нам говорят, что это банк, который выдал кредит и хочет контролировать деятельность общества, не вступая в число его участников. Я же считаю, что это депутат или министр, которому запрещено заниматься коммерческой деятельностью и который таким образом сможет ею заниматься, потому что соглашение — это коммерческая тайна.
— Но в АО и ООО третьи лица не смогут быть стороной корпоративных соглашений.
— В определенных случаях смогут — когда у них есть охраняемый законом интерес, как, например, у кредиторов общества. Мы, по крайней мере, отсечем должностных лиц, которые хотят тайно заниматься бизнесом, и террористов. Но зато останется другое. Вступить в соглашение может лишь часть участников общества. И о чем они договорились, никто не знает, — коммерческая тайна! Хорошо, они хоть должны уведомлять о существовании соглашения — это большой плюс. Своим корпоративным договором они могут дать возможность не только распоряжаться своей долей или голосовать, как договорятся, а еще и менять структуру управления общества в сравнении с той, которая предусмотрена законом. В Европе этого нигде нет. Там подход такой: раз создали общество — неважно, акционерное или с ограниченной ответственностью, — должен быть минимальный капитал и структура управления, расписанная императивно. А у нас можно по-другому, потому что общество с ограниченной ответственностью — непубличная компания.
— А сама компания может быть стороной соглашения?
— Компания — самостоятельное юридическое лицо. Поэтому любой европейский специалист по корпоративному праву вам скажет, что для нее соглашение не обязательно. У нас все не так просто. Если договор заключили все участники, то можно оспорить решение компании, нарушающее этот договор. Что это значит? Мы договорились все голосовать за одобрение этой сделки, а ты взял и проголосовал против. И мы не приняли решение. Значит, компания за это отвечает. Мы можем оспорить решение компании, если оно нарушает этот тайный корпоративный договор. Еще опаснее, что можно оспорить сделку с третьим лицом, которая противоречит договору.
— Но это ограничено только случаями, когда контрагент знал или должен был знать о нарушении сделкой договора.
— Да, но мы долго бились, чтобы включить это условие.
— Если смотреть в будущее, то всех, я думаю, волнует, когда будут приняты оставшиеся поправки в ГК РФ, и будут ли они приняты вообще?
— Это не факт. С моей точки зрения, раздел о вещном праве — сердцевина реформы ГК РФ. Мы всегда молчали об этом, очень не хотели возбуждать излишний интерес. Это ведь реформа земельного оборота. Мы хотим ввести европейскую систему вещных прав, которые заменят аренду — коррупциогенный институт. Когда 92% земель государственные, при получении участка с другой стороны всегда сидит чиновник и смотрит, есть ли у тебя что-нибудь в руке.
— В случае с юридическим лицом было понятно, какая проблема не позволяет этому законопроекту двигаться дальше, — аффилированность. А здесь?
— В случае с вещными правами главный вопрос: готовы ли мы к ним? Сейчас Земельный кодекс построен по советским образцам: либо право собственности, либо аренда. Сервитуты названы только для порядка. Это значит, нет никакого земельного оборота — государство нам, как в советские времена, с барского плеча шубу жалует. Раньше это называлось «в порядке землеотвода», а теперь — «в порядке аренды». Но если изменят ГК РФ, то возобладают рыночные начала. Но наша экономика еще не рыночная, это и сам Президент не раз признавал. Она переходная, и законодательство переходное.
— Получается, надо дождаться, чтобы появились экономические условия? Или сначала закон поменять?
— Иногда надо вводить новые институты для опережающего развития. Вспомните, когда началась перестройка, появились арендные предприятия и кооперативы, но только после того, как были приняты законы о них. Но у нас с землей есть две проблемы. Во-первых, старая установка многих специалистов по земельному праву: «Земля — это божье орудие. Трогать ее не могу, родиной торговать нельзя».
— Да, вот и законопроект есть о запрете покупки земли иностранцами…
— Правильно, «не дадим родиной торговать!» Но только при чем здесь это? Суверенитет — это ведь совсем другое. В Германии или Англии иностранцы владеют земельными участками и никого не ущемляют. Но есть более серьезная проблема: надо учитывать потребности компаний, строящих линейные сооружения, — нефтегазовых, РЖД, Связьинвест и т.д. Именно от них поступали замечания к разделу о вещном праве. У нас есть огромные пространства, где земля принадлежит только государству, и оно может свободно передавать ее для строительства. Если мы это сейчас юридически обрежем и заставим оформлять вещные права, расходы возрастут. Их переложат на потребителей. Никто этого не хочет. Поэтому принятие раздела о вещном праве зависит не от текста законопроекта — он отработан и споров не вызывает, а от того, чтобы кто-то сказал: «Принимать». И если его примут — это будет сигнал о том, что у нас идут рыночные реформы.
Интервью взял Владимир Багаев.
Интервью будет также опубликовано в июльском номере журнала "ЗАКОН".
По материалам: http://zakon.ru/
Телефон: 
